Эзопов язык

    ЭЗОПОВ ЯЗЫК дословно: композиционный прием древнего баснослагателя Эзопа (VI в. до нашей эры), скрывавшего под именами животных характеры и взаимоотношения людей. Поскольку Эзоп (уцелевшие записи его испорчены) неохотно прибегал к так наз. нравоучению («морали»), раскрывающему «секрет» басни, его, пожалуй, и можно считать зачинателем той особой тайнописи, к которой слову пришлось прибегать впоследствии для самозащиты.

    Эзоп, по преданию, был рабом, и с тех пор, будто во исполнение древней традиции, к помощи «Эзопова языка» прибегала всегда лишь литература, «лишенная прав», литература-раба.

    Язык Эзопа всегда о двух смыслах: одним — своим наружным смыслом он повернут к правящим, другим — прикровенным — к управляемым; «буквой» к цензору, «духом» — к читателю. Эзопову шифру, пробующему всегда разминуться с цензорским карандашем, пронос идейной контрабанды удается лишь при близорукости цензора и особой изощренности читательского глаза.

    В России цензурные прессы Николая I, отчасти и Николая II, давили лишь на «букву»; цензора, придираясь к внешней фразеологии, часто проглядывали «идеологию» и далеко не всегда оказывались хорошими отгадчиками Эзоповых загадок. Вследствие этого лексикой Эзопова языка в России, особенно в 80 г.г. XIX в. и в 1905—7 г.г. рос что ни день: из произведений этого рода, особенно среди русской публицистики, можно бы составить небольшую библиотеку для понимающих «по-эзоповски». Любопытно, что если древнему баснослагателю приходилось рядить в звериные шкуры людей, то российскому Эзопу, обращая прием, приходилось под человеческим обличьем литературных персонажей прятать звериную суть тогдашней действительности.

    Перечитываемая сейчас русская литература этого склада кажется слишком плохо маскированной. Но это ошибка подготовленного восприятия: если публицист В. Амфитеатров, озаглавливая один из своих памфлетов «Семья Обмановых» (газета «Россия» 900 г.г.) был мало прикровенен, то Салтыков-Щедрин в «Истории города Глухова», смутно, при первочтении, напоминающей какую-то другую «историю», умело то спутывает, то разделяет два смысла повести: явный и тайный.

    С. Кржижановский.